Неточные совпадения
Это полусказочное впечатление тихого, но
могучего хоровода осталось у Самгина почти на все время его жизни в странном городе, построенном на краю бесплодного, печального поля, которое вдали замкнула синеватая щетина соснового леса — «Савелова грива» и — за невидимой Окой — «Дятловы
горы», где, среди зелени садов, прятались домики и церкви Нижнего Новгорода.
В чистой горнице пахло полынью и потом, и слышался из-за перегородки равномерный прихлебывающий храп чьих-то
могучих легких, и
горела в красном стекле лампадка перед иконами.
Дорога эта великолепно хороша с французской стороны; обширный амфитеатр громадных и совершенно непохожих друг на друга очертаниями
гор провожает до самого Безансона; кое-где на скалах виднеются остатки укрепленных рыцарских замков. В этой природе есть что-то
могучее и суровое, твердое и угрюмое; на нее-то глядя, рос и складывался крестьянский мальчик, потомок старого сельского рода — Пьер-Жозеф Прудон. И действительно, о нем можно сказать, только в другом смысле, сказанное поэтом о флорентийцах...
Ни тучки в небе голубом,
Долина вся в цветах,
Всё солнцем залито, — на всем,
Внизу и на
горах,
Печать
могучей красоты,
Ликует всё вокруг;
Ей солнце, море и цветы
Поют: «Да — это юг...
Сотни свежих окровавленных тел людей, за 2 часа тому назад полных разнообразных, высоких и мелких надежд и желаний, с окоченелыми членами, лежали на росистой цветущей долине, отделяющей бастион от траншеи, и на ровном полу часовни Мертвых в Севастополе; сотни людей с проклятиями и молитвами на пересохших устах — ползали, ворочались и стонали, — одни между трупами на цветущей долине, другие на носилках, на койках и на окровавленном полу перевязочного пункта; а всё так же, как и в прежние дни, загорелась зарница над Сапун-горою, побледнели мерцающие звезды, потянул белый туман с шумящего темного моря, зажглась алая заря на востоке, разбежались багровые длинные тучки по светло-лазурному горизонту, и всё так же, как и в прежние дни, обещая радость, любовь и счастье всему ожившему миру, выплыло
могучее, прекрасное светило.
— А ты воображаешь, что ты с
могучей душой? Вчера от радости был на седьмом небе, а чуть немного того… так и не умеешь перенести
горя.
Теперь уже он ни о чем не рассуждал, ничего не соображал, не рассчитывал и не предвидел; он отделился от всего прошлого, он прыгнул вперед: с унылого берега своей одинокой, холостой жизни бухнулся он в тот веселый, кипучий,
могучий поток — и
горя ему мало, и знать он не хочет, куда он его вынесет, и не разобьет ли он его о скалу!
Именинница, а с ней вместе и все бывшие в комнате гости бросились к окнам, из которых было видно, как с
горы осторожно, словно трехглавый змей на чреве, спускалась
могучая тройка рослых буланых коней.
Уж сумерками Оленин вернулся с стариком, усталый, голодный и сильный. Обед был готов. Он поел, выпил с стариком, так что ему стало тепло и весело, и вышел на крылечко. Опять перед глазами подымались
горы на закате. Опять старик рассказывал свои бесконечные истории про охоту, про абреков, про душенек, про беззаботное, удалое житье. Опять Марьяна красавица входила, выходила и переходила через двор. Под рубахой обозначалось
могучее девственное тело красавицы.
Темное,
могучее размахнувшееся море светлеет, местами на нем появляются небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин
гор и теперь задумчиво льет свой свет на море, тихо вздыхающее ей навстречу, на берег и камень, у которого мы лежим.
— «Не вихри, не ветры в полях подымаются, не буйные крутят пыль черную: выезжает то сильный,
могучий богатырь Добрыня Никитич на своем коне богатырском, с одним Торопом-слугой; на нем доспехи ратные как солнышко
горят; на серебряной цепи висит меч-кладенец в полтораста пуд; во правой руке копье булатное, на коне сбруя красна золота.
И настала тяжкая година,
Поглотила русичей чужбина,
Поднялась Обида от курганов
И вступила девой в край Троянов.
Крыльями лебяжьими всплеснула,
Дон и море оглашая криком,
Времена довольства пошатнула,
Возвестив о бедствии великом.
А князья дружин не собирают.
Не идут войной на супостата,
Малое великим называют
И куют крамолу брат на брата.
А враги на Русь несутся тучей,
И повсюду бедствие и
горе.
Далеко ты, сокол наш
могучий,
Птиц бия, ушел на сине море!
Вечерний сумрак окутал поле; лес вдали стал плотно чёрен, как
гора. Летучая мышь маленьким тёмным пятном бесшумно мелькала в воздухе, и точно это она сеяла тьму. Далеко на реке был слышен стук колёс парохода по воде; казалось, что где-то далеко летит огромная птица и это её широкие крылья бьют воздух
могучими взмахами. Лунёв припомнил всех людей, которые ему мешали жить, и всех их, без пощады, наказал. От этого ему стало ещё приятнее… И один среди поля, отовсюду стиснутый тьмою, он тихо запел…
Глаз Чехова, мерцающий и зоркий,
Глядит в восторге с высоты галерки
На сцену, где Далматов и Бурлак-Андреев,
Козельский, Писарев, и Глама, и Киреев,
Где Южин, юноша тогда, с студенческой скамьи
Уж крылья расправлял
могучие свои,
И помню я ее в тяжелые годины,
Когда она была еще так молода,
Но в волосах снежились горькие седины,
Свидетели борьбы, и
горя, и труда.
Как она обернулась и мимоходом повела глазами на Дон-Кихота, так он и намагнетизировался. Та смотрит на него, потому что видит его смотрящим в первый раз после долгого беспамятства, а он от нее глаз оторвать не может. Глаза большие, иссера-темные, под черною бровью дужкою, лицо
горит жизнью, зубы словно перл, зерно к зерну низаны, сочные алые губы полуоткрыты, шея башенкой, на плечах — эполет клади, а
могучая грудь как корабль волной перекачивает.
В одно мгновенье верный бой
Решит удар его
могучий,
И странника в ущелья
горУже влечет аркан летучий.
Барка быстро плыла в зеленых берегах, вернее, берега бежали мимо нас, развертываясь причудливой цепью бесконечных
гор, крутых утесов и глубоких логов. Это было глухое царство настоящей северной ели, которая лепилась по самым крутым обрывам, цеплялась корнями по уступам скал и образовала сплошные массы по дну логов, точно там стояло стройными рядами целое войско
могучих зеленых великанов.
Распахнув окно, я долго любовался расстилавшейся перед моими глазами картиной бойкой пристани, залитой тысячеголосой волной собравшегося сюда народа; любовался Чусовой, которая сильно надулась и подняла свой синевато-грязный рыхлый лед, покрытый желтыми наледями и черными полыньями, точно он проржавел; любовался густым ельником, который сейчас за рекой поднимался
могучей зеленой щеткой и выстилал загораживавшие к реке дорогу
горы.
Вообще все суждения его об Европе отличались злостью, остроумием и, пожалуй, справедливостью, доходящею иногда почти до пророчества: еще задолго, например, до франко-прусской войны он говорил: «Пусть господа Кошуты и Мадзини сходят со сцены: им там нет более места, — из-за задних
гор показывается каска Бисмарка!» После парижского разгрома, который ему был очень досаден, Бегушев, всегда любивший романские племена больше германских, напился даже пьян и в бешенстве, ударив по столу своим
могучим кулаком, воскликнул: «Вздор-с!
Жестоким провидцем,
могучим волхвом стал кто-то невидимый, облаченный во множественность: куда протянет палец, там и
горит, куда метнет глазами, там и убивают — трещат выстрелы, льется отворенная кровь; или в безмолвии скользит нож по горлу, нащупывает жизнь.
Он понуждал рукой
могучейКоня, приталкивал ногой,
И влек за ним аркан летучий
Младого пленника <с> собой.
Гирей приближился — веревкой
Был связан русский, чуть живой.
Черкес спрыгнул, — рукою ловкой
Разрезывал канат; — но он
Лежал на камне — смертный сон
Летал над юной головою… //....................
Черкесы скачут уж — как раз
Сокрылись за
горой крутою;
Уроком бьет полночный час.
Вдруг она вырвалась из их толпы, и море — бесконечное,
могучее — развернулось перед ними, уходя в синюю даль, где из вод его вздымались в небо
горы облаков — лилово-сизых, с желтыми пуховыми каймами по краям, зеленоватых, цвета морской воды, и тех скучных, свинцовых туч, что бросают от себя такие тоскливые, тяжелые тени.
Ходят они, пытаются всюду посеять тёмные семена смятения, стонут и желают услышать ответный стон, а вокруг их вздымается
могучий вал скромных богоискателей и разноцветно пылает
горе человеческое.
Но за повод коня схватил
Черкес, и в
горы за собою,
Как ни противился седок,
Коня
могучего увлек.
Не хочется думать о нем, — я смотрю в поле: на краю его синий лес, а за ним, под
горою, течет Волга,
могучая река, — точно она сквозь душу твою широко течет, спокойно смывая отжившее.
Желая сначала посмотреть на работу как на картину, я взошел на
гору и сел там, глядя вниз на бескрайное,
могучее море и крошечных людей, строивших ему ковы.
Могучая сила
В душе их кипит,
На бледных ланитах
Румянец
горит.
Их очи, как звезды
По небу, блестят;
Их думы — как тучи;
Их речи
горят… //…И с мира, и с время
Покровы сняты;
Загадочной жизни
Прожиты мечты.
Шумна их беседа,
Разумно идет;
Роскошная младость
Здоровьем цветет… — и пр.
Тяжелое и несуразное впечатление производила эта вычурная, пряничная постройка на фоне сияющего крымского неба и воздушных, серо-голубых
гор, среди темных, задумчивых, изящных кипарисов и
могучих платанов, обвитых сверху донизу плющом, вблизи от прекрасного, радостного моря.
Сели, смотрим — деревенька наша как парчой и золотом на серой земле вышита. Опускается за рекой
могучее светило дня, жарко
горят перекрытые новой соломой крыши изб, красными огнями сверкают стёкла окон, расцветилась, разыгралась земля всеми красками осеннего наряда, и ласково-сине над нею бархатное небо. Тихо и свежо. Выступают из леса вечерние тени, косо и бесшумно ложатся на нас и на звонкую землю — сдвинулись мы потеснее, для тепла.
Кое-где по
горе криво стоят тихие берёзки и осины, а наверху, на краю оврага, растёт
могучая сосна, выдвинула над нами широкие, чёрные лапы и покрыла нас, как шатром.
В душе их кипела
могучая сила, их речи
горели огнем вдохновения, сожигая плевелы родной нивы.
И прямо рассеченной губой он упал на землю — и затих в порыве немого
горя. Лицо его мягко и нежно щекотала молодая трава; густой, успокаивающий запах подымался от сырой земли, и была в ней
могучая сила и страстный призыв к жизни. Как вековечная мать, земля принимала в свои объятия грешного сына и теплом, любовью и надеждой поила его страдающее сердце.
Ты отнял у меня,
Могучий дух, двух дочерей моих, чтобы сделать их урусками на унижение и
горе покорного слуги твоего.
Гроза надвигалась. Причудливо разорванные черные тучи, пугливо толпясь и сдвигаясь, как бы прижимались друг к другу — в страхе перед тем надвигающимся таинством, роковым и
могучим, что должно было произойти в природе. Предгрозовой бурный и дикий вихрь кружил в ущельях и терзал верхушки каштанов и чинар внизу, в котловинах, предвещая нечто жуткое, страшное и грозное. Казалось, не ветер свистел в ущельях, а черные джины
гор и пропастей распевали свои погребальные песни…
Ночь, в самом деле, чудо как хороша! Величавы и спокойны
горы, прекрасные в своем
могучем великолепии. Кура то пропадает из виду, то появляется, — отливающая лунным серебром, пенистая, таинственная и седая, как волшебница кавказских сказаний. Военно-грузинская дорога осталась позади. Мы свернули в сторону и через полчаса будем на месте, — на новом месте, среди новых людей, к которым так неожиданно заблагорассудилось забросить меня капризнице судьбе.
Этот громадный муравейник людей, производящих колоссальную работу, делал впечатление чего-то сильного,
могучего и в то же время страшного. Чувствовалось, что здесь, в этой кипучей деятельности, страшно напрягаются силы в борьбе за существование, и
горе слабому — колесо жизни раздавит его, и, казалось, никому не будет до этого дела. Торжествуй, крепкий и сильный, и погибай, слабый и несчастный…
Великую защиту от бедствий дали боги человеку, одарив его «
могучею стойкостью» (kratere tlemosyne). Архилох говорит, утешая друга в его
горе...
Для Толстого живая жизнь не знает ошибок. Она благостна и велика. Ею глубоко заложена в человеке
могучая, инстинктивная сила, ведущая его к благу. И
горе тому, кто идет против этой силы, кто не повинуется душе своей, как бы это ни было тяжело и трудно. На него неотвратимо падает «отмщение», и он гибнет.
Но вот снова с
горы из-за леса, занятого теперь русскими батареями, грянули русские пушки. Они словно вдохнули новую бодрость в русских богатырей. Теперь
могучее «ура» полилось уже далеко впереди, над самыми неприятельскими окопами. Австрийцы и немцы беспорядочно отступали, бросая орудия и снаряды, бросая винтовки, сабли и патронные ящики. На одних передках орудий улепетывала батарейная прислуга, спасаясь беспорядочным бегством.
Вдали синеют очертания
гор, белеют перловым туманом
могучие, недоступные вершины Кавказа — Эльбрус и Казбек, над которыми парят гордые сыны Востока — гигантские серые орлы…
Она опять запела. И еще несколько песен спела. Буйный восторг, несшийся от толпы, как на волне, поднял ее высоко вверх. Глаза вдохновенно
горели, голос окреп. Он наполнил всю залу, и бился о стены, и —
могучий, радостный, — как будто пытался их растолкнуть.
Месяц поднялся меж
гор над ущельем и стал серебряным. Внизу чернел лес. Впереди крутыми своими утесами уходил в небо
могучий Кара-Агач. Катя оглядывала местность.
Раньше он мне мало нравился. Чувствовался безмерно деспотичный человек, сектант, с головою утонувший в фракционных кляузах. Но в те дни он вырос вдруг в
могучего трибуна. Душа толпы была в его руках, как буйный конь под лихим наездником. Поднимется на ящик, махнет карандашом, — и бушующее митинговое море замирает, и мертвая тишина. Брови сдвинуты, глаза
горят, как угли, и гремит властная речь.
Оно —
могучее, все разрешающее чувство, повелевающее над жизнью и смертью, приказывающее
горам: сойдите с места!